Сегодня новосибирскому поэту Андрею Юфе исполняется 40 лет. Это возраст, про который говорят о мужчине — в самом расцвете сил.
А героиня известного кинофильма убеждает, что «в 40 жизнь только начинается». И если говорить о творчестве Андрея, то с этим сложно не согласиться: его стихи по-прежнему свежи и так же привлекательны, как были и десять, и двадцать лет назад. А вот сказать, что сегодняшняя подборка его стихов — подарок «Вечерки» юбиляру, неверно. Скорее, это подарок юбиляра читателям нашей газеты.
Cекретное оружие
Новосибирск. Середина двадцатого века.
С завода на фронт ушли мужики — на смерть.
Им на смену прислали за каждого по полчеловека —
Это если по росту. Если по возрасту — то по треть.
Дети, секретное оружие советского тыла, вроде ядерной бомбы —
Косые ключицы под робой, наружу — злые глаза…
«Вот бы мастер опять поделился пайком, он добрый…» —
Думал, что только подумал, оказывается — сказал.
И мастер, конечно же, поделился, и козьей ножкой газетной
Хмуро дымил, слушая хриплые радиомарши,
И снова точили корпуса мин рабочий тринадцатилетний
И его мастер, на три года старше.
От Сибири до Тмутаракани
Из Сибири, из Тмутаракани,
Где посулом, а где ворожбой,
На авось и на длинном аркане,
Перекормленных, как на убой —
Не скупились купцы на лапшу-то И народы влекли за собой
Всероссийским имперским маршрутом
За надеждою и за едой.
Так Москва собирала Россию —
Необъятный лоскутный ковёр-
Самолёт, на котором носило-
Заносило нас, чёрт разберёт…
Вправо, влево, к французам и к немцам,
От войны до тюрьмы и сумы,
Через братьев татар и Освенцим
Проносило, да выжили мы.
Но мельчают купцы у кормила
(Руль с кормушкой по-русски одно),
И, когда на Руси заштормило,
Нас балластом спустили на дно.
Из Сибири, из Тмутаракани,
Где посулом, а где ворожбой,
На понтах и на длинном аркане,
Перекормленных, как на убой —
Не скупятся купцы на лапшу-то И народы влекут за собой
Всемосковским имперским маршрутом
За надеждою и за едой.
Так Москва разбирает Россию —
Необъятный лоскутный ковёр-
Самолёт, на котором рабсила
То в Торонто летит, то в Нью-Йорк. Вправо, влево, китайцам, японцам —
Распродажные наши года…
Долететь бы до самого Солнца,
Чтобы здесь не сгореть от стыда.
На фронте без перемен
На фронте без перемен.
Перемирие? Паритет?
Ни кадровых нет замен,
Ни качественных нет.
То наши чуть-чуть вперёд,
То наши чуть-чуть назад,
И пленных никто не берёт,
У нас и у них — парад.
И тактике этой вслед
Мы можем дожить всегда
Не до победы, нет,
Но до обеда — да.
Война? Такая война —
Сплошное недоразуменье.
Ведёт успешно страна
Бой с тенью.
Песенка усталого солдата
Словно амулет-оберёг, За собой война носит нас —
Мятый и облупленный котелок
С кашей недоеденной про запас,
С кашей недоеденной на потом,
Если вдруг закончится провиант —
Словно мы последний патрон
Для её последних солдат.
Рынок
Барочное многообразие пищи,
Лубочные лица прикормленных нищих,
Но антагонизм драпирован плюмажем
Всепоглощающей купли-продажи. Порочные лица милиционеров,
Восточные лица концессионеров,
Ворьё и жульё, пьянь и дрянь, лохотрон,
Но весело, праздник — да здравствует он!
Монстр
Видел Навуходоносор Второй,
Царь вавилонский, пророческий сон,
Как обращается пылью земной
Глиняноногий урод Вавилон.
Сбылся прогноз, и исчез Вавилон,
Лишь вышеназванный монстр имярек
Здравствует. Имя ему легион,
Он при делах и вполне человек.
Две с половиною тысячи лет
Облик меняли его, и сейчас
Внешних отличий практически нет
Между колоссом и каждым из нас.
Но сохранился один рудимент —
Каменный зад под защитою брюк,
Ну, и ещё из особых примет
Необычайна прилипчивость рук.
Заду из камня не страшен износ —
Хрупкость конечностей скрыв под столом,
Бюст сам себе, наш библейский колосс
Через столетия прёт напролом.
Временем натренирована стать —
Стан гуттаперчев, исчезнул хребет.
Если хотите его повидать,
То загляните в любой кабинет.
Кегли бы делать из этих людей
(Спонсор, звоните — пришлю бизнес-план), В мире бы не было очередей,
Кроме единственной — в кегельбан.
***
В России поэзия — уже иностранка:
Исчезла вместе с общественным строем,
И я пишу в стол, как в консервную банку.
Может, голодный кто и откроет.
Или назначат такую диету,
Чтоб ели без масла, но вирши читая…
Поэт в России более поэта,
Поэт в России менее минтая.
Ода быту
Быт, потраченный молью, засиженный мухами идол,
Свои тощие годы несём к твоему алтарю —
Стая трезвых Сизифов, влюблённых в теченье процесса
И безропотно ждущих, что скоро всё будет не так,
Что внезапным ознобом пройдёт по цепочке приказ,
И мы в ногу пойдём, презирая свободу движений,
И, по очереди, наконец, отдадимся тебе —
До конца, без остатка, вслепую, и станет работой
Процветание возле тебя от себя вдалеке…
Рассекречены и дешифрованы все аксиомы,
Их посмертные маски продают повсеместно в рассрочку,
Торжествующей похоти смена растёт на дрожжах,
Только ты безучастен: ты знаешь, что чрево — превыше.
***
Тишина и облака
В лунном свете.
Слышно тленье табака
В сигарете.
Где-то рядом дремлет лес
У дороги,
Протянувшей вдоль небес
Свои ноги.
Лес, дорогу, облака
Лунным светом
Ночь связала на века,
До рассвета.
